Запись к протоколу № 3

19 сентября 1917 г.

После предложения председателя продолжать обсуждение первой части Объяснительной записки первым говорил проф[ессор] В. П. Рыбинский: «В общих положениях, которые будут представлены на рассмотрение Собора, должна быть оттенена та мысль, что академия есть учено-учебное учреждение. Надо, чтобы Собор санкционировал это положение. Епископы, которым принадлежит последнее слово на Соборе, должны показать, что они искренне, а не на словах только, признают значение науки».

Председатель находит, что в прежнем положении академий было много печального. Высшее духовное начальство заботилось о других духовных школах, академии же редко пользовались его попечением, что подтверждается многочисленными примерами. Такое отношение, если будет продолжаться, то грозит тем, что многие деятели духовной науки уйдут из академий. При общей церковной настроенности при университетах разовьются богословские факультеты. И теперь уже в Петроградском университете около проф[ессора] Тураева образовалась группа профессоров, которые готовы открыть факультет христианского Востока. В новых центрах будет разрабатываться свободная богословская наука, с которой нам придется считаться. Раньше мы боролись с тюбингенцами, теперь будем бороться со своими.

Почетный председатель архиепископ Иаков находит, что суждение председателя об отношении к академиям высшего духовного начальства односторонне. Были примеры и доброжелательного отношения, напр[имер], со стороны митрополитов Филарета и Антония.

Проф[ессор] В. З. Завитневич говорит: «Об отношении епископов к науке можно судить по Собору. С одной стороны — без научной артиллерии, какую выдвигают академические профессора, Собор не мог бы вести своего дела. С другой стороны, не без влияния епископов профессорская группа является пугалом для остальных членов Собора.

Если Собор хочет, чтобы академическая наука процветала на началах православия, то должен поставить академию в такие условия, при которых профессора могли бы работать самостоятельно. Главным условием является свобода. Кроме того, необходимо увеличить ассигновки на академические библиотеки и издания».

Архиепископ Антоний всю историю отношений епископов к академиям делит на два периода: до 60-х годов и с 60-х годов до настоящего времени. До 60-х годов архиереи покровительствовали академиям, потом отношения переменились. Архиепископ Антоний подробно рассматривает отношения к академиям митрополитов Петроградских, Московских и Киевских и архиепископов Казанских, начиная с 60-х годов, и находит, что в словах председателя, обвинявшего высшее духовное начальство в неблагожелательном отношении к академиям, заключается много правды. Даже лучшие иерархи не всегда были расположены к академиям. Такое отношение вызывалось двумя причинами: 1) иерархи, преимущественно ученики старой академии, не подходили к новому направлению, которое приняли академии с введением устава 1869 года, 2) начиная со времен императора Александра II изменилось отношение к иерархии со стороны правительства: сильных, талантливых иерархов стали бояться, на епископские места стали назначать людей бесцветных; со стороны их академиям нельзя было ждать покровительства.

Эти причины отчасти сохранились и до настоящего времени. Теперь тоже трудно надеяться, что «бодающаяся» академическая наука найдет в епископах меценатов. Но есть другие сферы, где, по мнению архиепископа Антония, академические профессора могли бы найти сочувствие и поддержку, это — кружки религиозно настроенной интеллигенции. Доселе лучшие представители ее не сходились с академической наукой, а шли к старцам, в пустыни, где и находили духовное удовлетворение. Уклонение интеллигенции от академической науки объясняется безжизненностью последней. Академические профессора не подходят к нравственно-богословским проблемам, не могут защитить Церковь от нападений со стороны: Толстой остался без основательных возражений, более мирные выступления университетских профессоров в большинстве случаев не вызывали даже протеста академических ученых. Если бы академия была свободна от этих недостатков, то она была бы ближе к интеллигенции, имела бы больше друзей.

Переходя к вопросу об отношении научных задач академии к воспитательным, архиепископ Антоний говорит, что академия — учреждение воспитательное, но воспитание должно состоять в том, чтобы путем воздействия на мысль поддерживать в студентах горение духа. Академический устав 1911 г. ставил на первое место воспитательные задачи, но в нем были статьи, имевшие чрезвычайно важное значение и для поднятия научности в академиях, напр[имер], статьи об обязательном изучении первоисточников и о чтении и разборе на зачетах семестровых сочинений.

Проф[ессор] С. С. Глаголев, подтверждая факт недоброжелательного отношения к академическим ученым со стороны иерархов и общества, указывает причины такого отношения. Иерархи, говорит он, подозревают профессоров академий в еретичестве, общество подозревает в недобросовестности: что мы защищаем то, во что не верим. Я не считаю важным, что общество нас не знает. Мы более монахи, чем монахи. Мы в тиши Сергиевского посада будем разрабатывать науку, а приблизить ее к обществу — дело наших учеников.

Но с обвинениями в еретичестве и бессовестности я не мирюсь. Эти факты нуждаются в объяснении. Академические профессора занимаются православной наукой. Есть православная вера, есть наука, но что такое православная наука? Для постороннего человека это выражение — бессмыслица. Для нас оно понятно: православная наука — та, которая руководствуется определенным религиозным настроением и двигается в плоскости православных верований.

Во всякой религии есть пограничный круг, где представляется чрезвычайно спорным, что есть ортодоксальность и что — еретичество. Эта область интересна и для самого исследователя, возбуждает она интерес и со стороны общества. Но здесь есть опасность искушения для профессора и возможность обвинения его со стороны. Мы ходим на краю религиозной пропасти. Поэтому одни смотрят на нас с подозрением, это — иерархи; другие упрекают за то, что мы нерешительны, не падаем в пропасть, это — интеллигентное общество. Вот причины, почему к нам относятся как к еретикам и как к людям недобросовестным.

Но как поставить дело, чтобы академическая наука не возбуждала сомнение одних и презрение других, этот вопрос я и предлагаю решить.

Что же касается другого вопроса — об утилитарных задачах академии, то, по-моему, академия не должна ставить утилитарных целей. Е. Е. Голубинский выяснял вопрос о мощах как теоретик, но когда возникло дело о канонизации преп[одобного] Серафима Саровского, то его теоретические изыскания оказали большое значение для Церкви. Так чисто монашеская работа может принести большую пользу.

Проф[ессор] П. П. Кудрявцев высказался в том смысле, что вопрос, поставленный проф[ессором] Рыбинским, состоит не в том, достаточно ли ярко проявляют отдельные иерархи свое благожелательное отношение к академиям в таких фактах, которые подходят под понятие меценатства, — во всяком случае академии такого меценатства не ищут, — а в том, признают ли они значение для Церкви научной разработки богословия и, буде признают, то считают ли они главной задачей академий это именно дело. Вопрос возникает ввиду того, что течение, вышедшее из группы иерархов, объединившихся около бывшего обер-прокурора Св. Синода В. К. Десятовского, урожденного Саблера, и ярко выразившееся в работах комиссии из ректоров академий, создавшей, под председательством преосвященного Сергия, академический устав 1911 года, создало такой устав, который в свою очередь создавал в академиях обстановку, меньше всего благоприятствовавшую спокойной научной работе. Снабжая ректора исключительными полномочиями по пресечению «неблагонамеренной» деятельности профессоров, устав 1911 года ставил академию в положение местности, объявленной на военном положении, что в некоторых академиях, напр[имер], в Киевской, и не замедлило сказаться в целом ряде фактов, а устанавливая положение, по которому половина членов Совета должна быть в священном сане, устав вносил разделение в академическую корпорацию и оскорблял чувство справедливости. В такой атмосфере трудно заниматься спокойной научной работой, тем более, что одновременно подчеркивалось значение академии как учреждения, имеющего своею целью подготовку пастырей Церкви.

Попутно, в качестве поправки к словам преосвященного Антония, проф[ессором] Кудрявцевым было отмечено, что в то время, как Устав 1910 года требовал от студентов составления письменных рефератов на практических занятиях, Устав 1911 года составление таких рефератов запрещал.

Архиепископ Антоний возражает проф[ессору] П. П. Кудрявцеву. Уставом 1911 года действительно студентам запрещалось писать рефераты на заранее данные темы, но чтение рефератов заменено было разбором семестровых сочинений, чем скорее достигались научные цели. Что же касается до того § устава, по которому половина профессоров должна быть в священном сане, то с ним можно не соглашаться, но делать из этого трагедию нельзя. На православном Востоке и у католиков преподаватели духовных школ духовные. По всей вероятности, и по новому уставу ректор академии будет в священном сане.

§§ устава 1911 года, по которым епархиальному архиерею предоставлялось право отстранять нежелательных кандидатов на профессорские кафедры, вызваны были, по мнению архиепископа Антония, частыми случаями неудачного выбора профессоров в предшествующее уставу время.

Профессор И. В. Попов говорит: «Как бы ни был плох устав, но с ним можно было бы мириться, если бы он исполнялся. И в нем были §§, которые ограждали права профессоров, но эти §§ систематически нарушались. По § 71 устава ректор представляет епархиальному архиерею список кандидатов на профессорскую кафедру, архиерею предоставляется право исключить из этого списка нежелательных кандидатов, из оставшихся Совет академии избирает одного наиболее достойного. У нас же (в Московской академии) зачеркивались епархиальным архиереем все, за исключением одного, которого нужно было провести. Протоколы Совета академии систематически фальсифицировались. Записать оговорку или предложить особое мнение не дозволялось».

Проф[ессор] С. С. Глаголев делает замечание к словам проф[ессора] П. П. Кудрявцева: «У нас, в Московской академии, желали прекращения рефератов. Составление их превышало силы студентов. Притом отменены были только письменные рефераты».

Проф[ессор]-прот[оиерей] Д. В. Рождественский обращает внимание собрания на ненормальность постановки преподавания в академиях Священного Писания Ветхого Завета. В Уставе 1911 года, говорит он, меня поражают громкие слова и явно несбыточные пожелания и предначертания: «Преподавание должно иметь своей задачей изучение всего текста Св. Писания с надлежащим его ученым толкованием» и т. д. (стр. 62). Но как прочитать весь Ветхий Завет при 10 лекциях, и притом прочитать еще с научным истолкованием? Такое несоответствие замечается и в Объяснительной записке и проекте Нормального устава. В записке читаем: «Наше богословие до тех пор не будет самостоятельным и не поднимется на желательную научную высоту, пока не будет опираться на широкую историко-филологическую базу», и в то же время изучению древних языков, особенно еврейского, в проекте устава уделяется чересчур ничтожное количество времени. Еврейский язык преподается на первом курсе, при двух недельных лекциях; на том же курсе, по примерному расписанию, положено Св. Писание Ветхого Завета. Далее, на третьем курсе полагается библейская археология с еврейским и семитическими языками, причем на археологию, еврейский и семитические языки положено по часу в неделю. Новый устав, желающий сделать академии учено-учебными учреждениями, в этом пункте совсем не достигает своей цели. Для изучения Св. Писания необходимо основательное знание еврейского языка. Иначе Св. Писание останется недоступным для кончивших академию.

В предшествующем заседании проф[ессор] И. В. Попов говорил, что в академии должны быть приглашены специалисты со стороны. Но не значит ли это заботиться об изысканных блюдах, когда нет черного хлеба. По-моему, дело не в том, что нет специалистов, а в нежелании, чтобы наука в академиях была поставлена на надлежащую высоту.

Проф[ессор] П. П. Кудрявцев в подтверждение слов проф[ессора]-прот[оиерея] Д. В. Рождественского приводит мнение академика Коковцева, который находит, что научные задачи академии могут быть осуществлены только в том случае, если преподаванию еврейского и семитических языков будет уделено на первых двух курсах по четыре часа, а на последних — по два. «Но кроме еврейского и семитических языков, — продолжает проф[ессор] Кудрявцев, — есть еще сирская, грузинская и армянская литература, которая, по мнению специалистов, тоже необходима для изучения Св. Писания. Для комиссии, составлявшей устав, представлялась непосильная задача: сохранить определенный круг наук, даже расширить его сравнительно с прежними уставами, и в то же время дать в руки студентов орудия научного исследования.

Кроме того, составители устава стояли пред двумя фактами: 1) в академии будут поступать кончившие семинарию по второму разряду, 2) будут поступать из светских учебных заведений с средним знанием только Закона Божия. Эти соображения и заставили составителей разделить все преподавание на два курса: общий и специальный. Если на первые два года назначено только чтение Св. Писания, то это курс осведомительный, специализация же будет на группах».

Архиепископ Арсений признает, что устав 1911 г. — самый неудачный и что лучшим является устав 1869 года.

Почетный председатель

Председатель Протоиерей А. Рождественский

Члены

Секретарь

Делопроизводитель Н. Соловьев

ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 380. Л. 8–12. Машинопись. Подлинник. Подписи — автографы.

ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 381. Л. 13–17. Машинопись. Копия. Подпись делопроизводителя.