ПРИЛОЖЕНИЕ К ПРОТОКОЛУ № 42 ОТ 23 ИЮЛЯ (5 АВГУСТА) 1918 Г.
23 июля (5 августа) 1918 г.
Исполняя возложенное на меня Отделом поручение ознакомить его с работами Подотдела о богослужебном языке, осмеливаюсь несколько расширить рамки своего сообщения, коснувшись предшествовавших Собору работ по этому вопросу. Внимательный взгляд, брошенный назад, даст нам возможность вернее выяснить положение этого вопроса в общей подавляющей объемом массе застарелых больших и малых церковных вопросов, накоплявшихся в Русской Церкви в течение веков, и таким образом определить линию своего поведения, нашего отношения к данному вопросу. Вспоминаю, что высокопреосвященнейший Евлогий, председатель нашего Отдела о богослужении, имел в виду тот же метод: в первом же заседании Отдела он рекомендовал интересующимся лицам обратиться к трудам Предсоборного присутствия 1906 года. По справкам, — говорю, выражаясь канцелярским языком, — такого вопроса в работах Предсоборного присутствия не оказалось, о чем высокопреосвященный и заявил на следующем же заседании. Что это значит? То ли, что самого вопроса не было и нет?
Чтобы не решать этого вопроса с личной точки зрения, заглянем назад несколько далее Предсоборного присутствия, в работы, предшествовавшие ему, именно: в собрание мнений и отзывов епархиальных епископов по вопросам церковной жизни от 1905 и 1906 годов. Эти официальные данные не подлежат сомнению — это голоса с мест. Существовал ли этот вопрос там, на местах — в далекой Сибири, в Архангельске, Украине, на Кавказе, в Центральной России, — и как там ставили этот вопрос? Мнения с мест тем более важны и интересны, что они иногда являлись не только выражением личного взгляда местного епископа, а были pia doxideria целых учреждений, призывавшихся кое-где епископами к обсуждению церковных дел в указываемое время. В них, таким образом, сказывалось соборное сознание церковных людей.
Что же говорят эти мнения?
Двадцать епархиальных преосвященных ставили на очередь вопрос о богослужебном языке. Среди них встречаются имена покойных святителей: Флавиана, митрополита Киевского, Иеронима, архиепископа Варшавского, Гурия Симбирского, Стефана Могилевского; и доселе здравствующих владык: Арсения, Сергия, Агафангела, Иакова, Назария и т. д. Весь этот сонм архипастырей единодушно свидетельствует о неудобовразумительности славянского текста богослужебных книг. Михаил (Темнорусов), епископ Минский ([Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. СПб., 1906.] 1 т[ом. С.] 40–41), пишет, что ни один славянин не писал и не говорил на таком языке, каким написаны наши богослужебные книги; Стефан Могилевский (1 т[ом. С. 100–101]) скорбит о том, что церковная служба наполовину мертва для богомольцев; третий отрицает религиозно-воспитательное значение нашего богослужения для богомольцев, почему последние не могут разумно участвовать в нем (Иоанникий Архангельский 1 т. 335 стр.); четвертый (Гурий Симбирский (II т. [20] стр.) считает язык богослужения «чрезмерно трудным»; митрополит Флавиан писал, что «громадное большинство» (II т. 454–455) народа лишено возможности понимать богослужение; высокопреосвященный Назарий (II т. 454–455] стр.) про церковнославянский язык выражается так: «он малопонятен не только для богомольцев, а даже для пастырей», что служба Божия совершается сама по себе, а предстоящие молятся сами по себе. Вследствие неудобопонятности молитв и песнопений церковных богомольцы не могут выстаивать целые часы, поддерживать и сохранять высокое религиозное благоговение (Конст[антин] Самарский) и потому скучают за богослужением (Стефан, Могилевский). Останавливаюсь здесь и больше не привожу почти дословных отзывов с мест епархиальных архипастырей: «Толик облак имам свидетелей верных». Для их сознания не подлежит сомнению тот факт, что язык наших богослужебных книг малодоступен для понимания православных богомольцев; различается ими только степень невразумительности: одни говорят — служба Божия наполовину непонятна, другие — для большинства, третьи — для громадного большинства, четвертые — не только для богомольцев, но даже и для пастырей. Как бы то ни было, свидетельство важное: каждый из членов Собора, имея свой взгляд на данный вопрос, должен помнить и свидетельство верных и еще раз проверить свое мнение.
Снова возвращаюсь к мнениям и отзывам архиереев, чтобы в них найти еще что-нибудь полезное для нас, призванных волею Божиею и голосом народа к решению поставленного вопроса. Не найдем ли там указаний на выход из создавшегося положения, диктуемый неотложной необходимостью пользы Церкви?
Смелого и решительного указания на такой выход в них нет, но лишь намечается путь, отыскивается решение в определенном направлении. Одни говорят и об исправлении богослужебных книг (Евсевий, и Назарий Нижегородский); другие — о пересмотре их (Георгий Астраханский, Арсений Харьковский); третьи — о капитальном переводе на новославянский язык (Стефан Могилевский), для всех понятный и вразумительный (Иаков Ярославский); иные рекомендуют приблизить язык богослужебный к современному русскому (Евсевий), до возможного понимания всеми (Флавиан) или требуется перевод на славяно-русский (Иоанн Полтавский) с подстрочными примечаниями.
Мне кажется, что в сознании предстоятелей местных Церквей мысль о необходимом изменении существующего общеупотребительного текста богослужебных книг определенно еще не выявилась, не кристаллизовалась. В самом деле, какой пересмотр и исправление мыслятся нашими архипастырями? Ведь исправление совершалось и совершается, есть для этого даже особая Комиссия. Какой язык разумеется под новославянским языком? Ведь и наш язык богослужебных книг не старославянский Остромирова Евангелия. Или надо какому-либо ученому братству создать еще новый язык? Несомненно, мысль о создании особого языка, особого стиля, мысль об обрусении славянск<их> текст<ов> <есть>, когда говорят о переводе на славяно-русский или о приближении церковного языка к русскому. В мнении нескольких епископов замечается больший, хотя и робкий, уклон в сторону родного языка; так, Гурий, писал: «Желать перевода на русский едва ли удобно»; Иаков Ярославский выражался так: «если по многим причинам нельзя говорить о переводе на русский язык». Архиепископ Иркутский Тихон писал, что Собор должен рассмотреть вопрос о переводе богослужения на русский язык или об изменении в «словосложении церковнославянском» ([Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. СПб., 1906.] II. 245). Чувствуется, что они готовы говорить о русском языке и только боятся чего-то, каких-то причин, удерживавших их. Архиепископ Иоанникий <(Казанский)>, сравнивая религиозное просвещение верующих чрез участие в богослужении со школьным воспитанием, высказался более решительно: «Богослужение будет иметь, — говорит он, — воспитательное значение только тогда, когда оно будет совершаться на родном языке». Он признает необходимым введение русского языка в богослужение постепенно; Сергий Финляндский — по желанию прихожан III. 43).
Итак, оглядываясь назад на начало соборных работ на местах, мы видим, что вопрос о богослужебном языке предносился пред церковным сознанием во многих местных Церквах и доходил до Предсоборного присутствия, но он потонул, затерялся там в массе более громких дел.
Материалы хранились. Общественная мысль не переставала работать по интересующему нас вопросу, и в Предсоборном Совете 1917 года в VI Отделе уже поставлен был на обсуждение вопрос о богослужебном языке. На заседании указанного Отдела 10 июля 1917 года (журнал № 9) сделан был доклад профессором Киевской духовной академии Петром Павловичем Кудрявцевым о допущении русского, малорусского и других народных языков в богослужение[1]. Заседание было единственное и доклад единственный. Протокол этого заседания, где вкратце передан доклад П[етра] П[авловича], был зачитан на первом же заседании нашего Подотдела 9 сентября 1917 года, бывшем под председательством еп[ископа] Оренбургского Мефодия. Так как этот доклад послужил основанием и поводом к прениям в Предсоборном Совете и так как на основании его выработаны были тезисы, то знакомство с ним, более или менее исчерпывающее, необходимо.
С истинным удовольствием выслушал я доклад П. П. Кудрявцева в Подотделе. Прямолинейность в принципиальном решении вопроса, чуткая осторожность в практическом проведении его в жизнь Церкви с ее вековыми традициями, глубина взгляда на религиозно-поэтическое церковное творчество, целостность общего представления православного храма — места богослужения, где всякая новая черта может быть пятном на общем фоне, — все это глубоко трогает верующего русского человека, еще не потерявшего любви к родной церковной старине и священной обстановке. Думаю, что такое же впечатление вынесли в свое время и другие участники нашего Подотдела.
Вот в существенном прозаическом парафразе содержание доклада П. П. Кудрявцева:
1. Вопрос о допустимости богослужения на украинском или русском языке принципиально решается просто: невозможно указать каких-либо возражений против введения названных языков в богослужение, поскольку для нас обязательны примеры Христа и апостолов и поскольку убедительно существо дела, требующее, чтобы слова молитвословий были всем понятны и чтобы доступ высоких истин искусственно не затруднялся для верующих покровом чужого языка.
2. Но, продолжает докладчик, практическое применение принципа вызывает осложнения. Жизнь не так проста, как мысль. Немедленному проведению в жизнь мешают:
а) Прежде всего — тысячелетняя привычка к родственному нам церковнославянскому языку. Она сделала для многих богослужебный язык интимно близким, дорогим, так что как будто и постановка вопроса излишня. Но как бы ни был близок… чужой язык, сказанное на родном языке понятнее, выразительнее, интимнее (высота и абстрактность содержания здесь исключаются: они сохраняются и в родном языке). Отсюда и возникла по местам естественная потребность слышать богослужение на родном языке. Настойчивая постановка вопроса на Украине о богослужении на местном языке тоже является не только делом политическим, а имеет под собой глубокую народную почву. В Юго-Западной Руси даже приобрели себе право на употребление религиозные колядки — униаты пользуются этой народной потребностью и привлекают к себе православных, штундизм соблазняет многих родным языком Евангелия и религиозных песен.
б) Второе препятствие — трудность необыкновенная удовлетворить зародившуюся потребность. Как на самом деле провести в жизнь наилучшим образом, к пользе душ наших, это нелегкое дело? Трудность не в русском языке, не в его свойствах (Пушкин, Тургенев, Филарет, Толстой, Хомяков, Иннокентий). Язык, имеющий великих художников, не может быть изгоем среди других; богатый, гибкий и выразительный русский язык не беднее древнего болгарского. Трудность в том: «чтобы переводить поэта, нужно быть самому поэтом», нужно быть причастным религиозному церковному настроению, нужно творчество.
в) Отсутствие в нашей Русской Церкви церковного песнотворчества (Языков и А. К. Толстой — редкие исключения) — следующее затруднение. Его надобно преодолеть. В области законодательства и управления созидается кое-что новое. Нечего бояться творчества и в богослужении: надо приумножать вверенные таланты. «В творчестве мы уподобляемся… Богу и обретаем величайшую из доступных нам на земле радостей», — говорит П. П. Кудрявцев. «Доселе мы хранили, а теперь будем творить, — зовет он, — в живой связи с Церковью, с ее прошлым (мы не без роду и племени) и с миром вечности».
г) Еще одно, последнее требование к новым строителям Церкви — это строгое соблюдение общего храмового стиля. Архитектура, иконопись, церковные одежды и песнопения — все это элементы одного стиля. Кто ценит стильную старину, тот с легким сердцем не перейдет на богослужение с русским языком: не тот стиль…
Докладчик надеется, что любовь к делу, литературный вкус и творческий дар обновят нам язык без нарушения основного стиля и не допустят оскорбления самых чутких религиозных душ. Если будет в Церкви воодушевление, тогда «и слова нашего родного языка зазвучат с не меньшей силою, нежели та, какою были преисполнены слова языка церковнославянского». П. Кудрявцев заканчивает свой доклад следующим призывом: «О, если бы голос мой умел сердца тревожить! Тогда, наверное, достиг бы образования… особого Отдела для разрешения, казалось бы, маленького и простого, а на самом деле не маленького и не так уж простого вопроса: как достигнуть того, чтоб присутствующие в храме разбирали (и разумели, прибавляю от себя) то, что там поют и читают».
Желание докладчика исполнилось: на Всероссийском Церковном Соборе образовался особый Богослужебный отдел с Подотделом о богослужебном языке. Отделу надлежит дать ответ по мере своих сил и разумения на поставленные вопросы, а всему Освященному Собору иметь дерзновение «изволися бо Святому Духу» (Деян. XV, 28) вынести определение, соответствующее христианской свободе, истине и пользе Церкви.
В Предсоборном Совете по докладу Кудрявцева высказалось 12 ораторов: епископ Андроник, архиепископ Евлогий, архиеп[ископы]: Сергий и Платон, еп[ископ] Андрей, протоиерей Филоненко, прот[оиерей] А. П. Рождественский, проф[ессор] Б. А. Тураев, проф[ессор] И. М. Громогласов, прот[оиерей] С. И. Шлеев, Д. И. Боголюбов и Гринякин. Из всех ораторов принципиальным и решительным противником выступил только один — Пермский епископ Андроник, он представил письменный доклад. Вот основные положения его доклада.
1) Странно было бы «говорить с Богом» на языке обычном. У всех народов, во всех религиях богослужебный язык возвышенный, одухотворенный, различный от разговорного (как перевести: «приимите, ядите…», «чрево… пространнее небес содела»?).
2) Нельзя на русский язык передать дивной красоты, умиляющей и радующей набожную душу, богослужебных молитв, песнопений и акафистов.
3) Церковнославянский язык выразительнее русского (перевод посланий апостола Павла на русском языке невыразителен).
4) Народ любит славянский язык, и его замена произведет соблазн, раскол; даже исправление вызвало «у благочестивцев» смущение.
5) Для понимания достаточно: а) продолжать умелое исправление, б) перевести кое-что на русский язык для личного употребления, в) изучать церковнослав[янский] яз[ык] в школах как разговорный язык с Богом, г) устраивать занятия со взрослыми и детьми за богослужением и на внебогослужебных собеседованиях.
Высокопреосвященный Платон признавал бессознательное отношение многих к богослужению и потому высказался за необходимость перевода на русский язык церковных книг. «Немцы, англичане молятся на своих языках, а правоспособность русских почему-то исключается», — заключил свою речь владыка.
Высокопреосвященный Евлогий не считал возможным принципиально оспаривать доклад П. П. Кудрявцева и предлагал высказаться о целесообразности и о пределах введения народных языков в богослужение. Он лично стоял за частичный перевод богослужения на народный язык и частичное введение его, соблюдая осторожность и отвечая потребностям народа. Богослужение на окраинах можно было бы оживить и расцветить… можно дать Евангелие, Апостол, паремии, живую проповедь и нечто вроде колядок во время крестных ходов, пение общее и антифонное <на родном языке>. В требовании украинцев преосвященному слышался больше голос политического кружка, чем голос народной массы. По вопросу о церковном творчестве, так широко поставленном Кудрявцевым, преосвященный заметил, что Церковь живет и творит (молебны, акафисты), хотя творчество проявляется грубое, шаблонное.
Высокопреосвященный Сергий, отмечая, с одной стороны, любовь карелов к славянскому языку, красоту его, известную доступность для народа, с другой — затемнение славянским текстом смысла, все-таки высказался за частичный перевод богослужения.
Епископ Уфимский Андрей большую религиозность татар объяснял тем, что они имеют некоторые богослужебные книги на родном языке. В понятности богослужения он видел средство к возвращению сектантов в лоно Православной Церкви. Сам владыка, чтобы сделать доступнее для богомольцев богослужебный текст, допускал во время чтения перестановку слов и пояснения.
Прот[оиерей] Ф. Д. Филоненко направлял свою речь против положений епископа Андроника (Никольского). Евреи и греки «разговаривали с Богом» своим языком, почему же нам, русским, нельзя? Иначе невозможна молитва ребенка. Язык церковнославянский далеко не всем понятен; окончившие курс второклассных школ, интеллигенты и то часто не понимают его. Нет также оснований славянский язык считать выразительнее и глубже русского языка. Творчество трудно, но оно необходимо; меняются же обряды, пение и т. д.
Протоиерей А. П. Рождественский признавал потребность введения народного языка в богослужение, потому что простецы многого не понимают в славянском языке, потому что в греческой поэзии много витиеватости и игры слов, недоступных русскому сознанию. Бояться перевода нечего; творить богослужение и вводить русский язык нужно осторожно, не по-никоновски. Во втором слове о. Рождественский возражал против боязни пестроты (архиепископ Евлогий), потому что каждый молится по-своему и в этом соблазна нет, и напоминал, что Церкви всегда была присуща приспособляемость (в ветхозаветной Церкви была музыка, у нас — пение псаломщиков).
Протоиерей С. И. Шлеев отрицал привязанность старообрядцев к непонятному (от понятного и разумного они не открещиваются) и утверждал, что многие из старообрядцев не станут спорить из-за перевода книг. Употребление перевода, чуждого вульгарности, он предполагал дозволять желающим приходам.
Профессор Б. А. Тураев, отметив культурные заслуги славянского языка, высказался за необходимость перевода книг на русский язык; в монастырях и кафедральных соборах предлагал сохранить славянск[ое] богослужение. Профессор выражал надежду, что «для перевода великая Россия даст поэта».
Д. И. Боголюбов, разделяя ораторов на эстетов и народников, видел в преклонении пред славянским языком проявление, голос эстетического чувства, веление сердца. А народ говорит: священно, а ничего не понимаю. Он нуждается в богослужении на понятном языке, везде издания с подстрочными объяснениями распространяются успешно.
Слова Боголюбова вызвали со стороны еп[ископа] Андроника реплику, что им руководит не эстетика, а что он принципиально отстаивает славянский язык, видя любовь народную (в Пермской епархии) к нему.
Профессор И. М. Громогласов говорил против преувеличенного восхваления церковнославянского языка: это смесь разных славянских наречий, язык искусственный, говорил он. Непризнание за русским языком права церковного употребления он считает деспотизмом и полагает невозможным отказывать просящим богослужения на русском языке. Между прочим, в речи своей Громогласов указал на вред для жизни употребления за богослужением церковнославянского языка: жизнь расходится с религией, в храме один язык и строй мысли, дома — другой; отсюда раздвоенность, мешающая христианизации народа.
Н. М. Гринякин высказался за введение в богослужение особого церковнорусского языка и чтение Св. Писания на русском языке.
По обмене мнений выработаны были и приняты VI Отделением Предсоборного присутствия единогласно, за исключением епископа Андроника, прилагаемые тезисы:
1. Введение в богослужение русского или украинского языка допустимо.
2. Немедленная и повсеместная замена в богослужении церковнославянского языка русским или украинским языком и неосуществима, и нежелательна.
3. Частичное применение русского и особенно украинского языка в богослужении (чтение Слова Божия, отдельные молитвы и песнопения, тем более замена или пояснение отдельных речений русскими или украинскими речениями, введение новых молитвословий на русском языке, в случае их одобрения Церковью) допустимо и в известных условиях желательно.
Преосвященный Андроник (Никольский) подал голос за перевод церковных книг лишь для домашнего употребления.
4. Заявление какого-либо прихода о желании слушать богослужение на русском или украинском языке, в меру возможности, подлежит удовлетворению.
5. Творчество в богослужении допустимо и возможно.
6. Дальнейшие работы Особой комиссии по переводу, исправлению и упрощению славянского языка в церковных книгах желательны.
7. Работы Комиссии высокопреосвященного Сергия, архиепископа Финляндского и Выборгского, по сему предмету желательны.
Вот все работы и результаты работ, предшествовавших Всероссийскому Церковному Собору по вопросу о богослужебном языке.
Теперь перехожу к работам нашего соборного Подотдела, обсуждавшего тот же вопрос на пяти заседаниях.
1-е заседание, как я уже выше говорил, под председательством преосвященного Мефодия (Герасимова) состоялось 8 сентября. Прежде всего был прочитан протокол VI Отд[ела] Предсоборного Совета. Все, что происходило, или, вернее, говорилось на этом заседании, мною пересказано выше. По заслушании протокола произошел обмен мнениями, прерванный в самом начале письменным заявлением еп[ископа] Андроника, чтением статьи из «Архангельских епархиальных ведомостей» под заглавием «Неотложное дело» и доклада епископа Омского и Павлодарского Сильвестра.
Письменного заявления преосвященного Андроника при протоколе нет. Взгляд его известен из доклада, представленного Предсоборному Совету: а) для беседы с Богом нужен особый язык, б) на русском языке нельзя соблюсти красоты и выразительности славянской речи, в) народ привык к славянскому богослужению и любит его, так что при введении русского богослужения возможен раскол, г) достаточно ограничиться пожеланиями, исправлениями, обучением и беседами.
Содержание доклада, систему доказательств в защиту церковнославянского языка епископа Сильвестра (Ольшевского) можно представить в виде следующих кратких положений.
I. Значение и достоинства славянского языка:
1) Везде православный славянин (в Моравии, Черногории, Болгарии, Сербии и в России) слышит слово Божие и молитвы церковные на церковнославянском языке: «Драгоценно такое средство духовного единения».
2) Для всей семьи славянских народов церковнославянский язык является языком образцовым, классическим, отличающимся непререкаемою точностью, законченностью развития и округленностью формы.
3) При гармонической звучности церковнославянский язык отличается богатством форм, оборотов, яркой образностью, выпуклой выразительностью, священной важностью и могучей силой. Ученые (Буслаев, Потебня, Шахматов и др.) и художники (Ломоносов, Державин, Хомяков, Пушкин) признают особенную красоту и художественность его. Кроме сего, ему свойственна благородная простота и непосредственность («блаженно чрево, носившее Тя», «ложесна бо Твоя престол сотвори», «всяк мужеский пол»).
II. Далее преосвященный ставит вопрос: что сказать на то возражение — а разве нельзя молиться, выражать высокие богооткровенные истины живым языком? Пусть церковнославянский язык имеет свои достоинства, они и не отрицаются.
Отвечает:
1) Господь Иисус Христос проповедовал и на языке арамейском, св. апостолы — на живых языках, а молитву храмовую и домашнюю творили на языке библейских писателей — Моисея, Давида и др[угих] («воспевше псалмы» — на Тайной Вечери).
2) Высокие истины возможно выражать всяким достаточно развитым языком, но церковнославянский язык — язык священный, как санскритский, греческий и латинский.
3) Живые языки изменчивы, и богослужебная речь может утратить при переводе духовное наследие веков; религиозные переживания при молитвах на новом языке не те, что на церковнославянском.
III. Может быть, это дело привычки? Тот же благой плод может быть, если мы с детства привыкаем молиться на языке матери. Так ли это?
1) Опыт всех подвижников веры и молитвы, т. е. специалистов молитвенного дела, всецело отдает предпочтение богослужению на церковнославянском языке пред живою областною речью. Русское Евангелие и молитвы на русском языке не внушают молитвенного настроения и святых чувств читателям.
2) «Да, привычка», но привычка тысячелетняя. В строении языка церковнославянского принимали участие величайшие гении, таланты; его для молитв употребляли святые угодники и сонм безвестных подвижников; на нем отразилось благоухание молитвенных воздыханий святых молитвенников («Есть сила благодатная» — М. Ю. Лермонтов). «Если способны к восприятию благодатных плодов разные вещи, бывшие в молитвенном употреблении у святых угодников, тем более способно хранить в себе благодатный след молитвенное слово». Молитвенный язык святых подвижников способен сообщить нам их святые переживания.
3) Современное скептическое настроение, равнодушие к делам веры, теплохладность религиозная, отражаясь на языке современного общества, ничего не может дать в применении к молитвенному делу, в создании нового богослужебного языка. А настоящий богослужебный язык создан в юношеский возраст славянства, в период особенного одушевления, идеализма, создавшего блестящий век царя Симеона. Такой же период переживали русские князья и наш народ, что отразилось в подвижничестве киево-печерских иноков (Киево-Печерский Патерик). Нынешнее духовное творчество не может подняться на духовную высоту наших предков. Вывод: переход на новый язык неуместен и невозможен.
IV. Как же быть с тем обстоятельством, что для многих молитвы и песнопения на церковнославянском языке малодоступны?
1) Меры различны, смотря по характеру трудностей. Есть трудности, зависящие от глубины содержания: таковые необходимо преодолеть школьным и практическим изучением. В древности достигали уразумения языка частым посещением храма Божия, чтением и пением (переписка Курбского с Грозным). Есть трудности, проистекающие от построения речи и несовершенств перевода: он подлежит исправлению. В древности были примеры таких работ (митрополита Алексия — в XIV веке, Патриарха Никона — в XVII; в XIX веке — труды Августина, еп[ископа] Екатеринославского, Феофана)[2].
Отсюда докладчиком выведены следующие положения:
I. 1) Церковнославянский язык, обладая всеми достоинствами: лексическими, идейными и художественными, классической непосредственностью, будучи общеславянским, является для нас классическим языком.
2) Созданный в пору высшего религиозного воодушевления славянских народов, освященный тысячелетним употреблением святых угодников Божиих, он носит в себе благодатные следы духовные и является для нас незаменимым.
3) Живая разговорная речь наша переменна, носит на себе нравственные следы текущей жизни, потому затруднительно и не полезно изменять богослужебный язык по росту живой речи.
4) Христос Спаситель и святые апостолы для проповеди употребляли живые современные языки, но молились по преимуществу на классическом языке древности.
5) Церковнославянский язык имеет свои легкопреодолимые трудности и подлежит изучению в школах.
6) Несовершенства славянского перевода церковных молитв и песнопений подлежат обязательному исправлению посредством тщательного пересмотра текста.
7) Полезно и желательно издание для школ и народа богослужебных книг о двух параллельных текстах: с исправленным церковнославянским текстом и с переводом на современный русский язык. Но можно заменить русский перевод соответственными примечаниями.
Священник Пав[ел] Матв[еевич] Ильинский прочитал статью из «Арх[ангельских] епа[рхиальных] вед[омостей]» — «Неотложное дело», где высказана мысль о необходимости перевода на русский язык богослужебных книг, так как прихожане славянского языка не понимают, а потому богослужение славянское цели своей не достигает; из-за этого многие из православных уклоняются в сектантство.
Чтение докладов епископов Андроника, Сильвестра и упомянутой статьи заняло почти заседание. По поводу их высказались немногие.
II. За сохранение церковнославянского языка два раза с короткими заявлениями выступал Н. И. Пантин (Финляндской епархии), два раза — Н. И. Троицкий (Тульской епархии) и И. В. Курбатов (Вятской епархии). Пантин считал перевод на русский язык ненужным, чтобы не потерять красоты славянской поэзии, и признавал необходимым исправить и пояснить непонятные и обветшавшие слова богослужебного языка.
Н. И. Троицкий высказал новую мысль: немцы стремятся задавить славянство вообще, между прочим и язык его. С этим надо бороться, отстаивать славянские ценности, в том числе богослужебный язык, упрощая, однако, и разъясняя непонятные слова и выражения.
Курбатов оскудение богомольцами храмов объяснял не тем, что язык богослужения непонятен, а утратой веры и благочестия, в особенности среди интеллигенции.
Против сохранения славянского текста, за перевод богослужения на русский язык говорили священник Мих[аил] Степ[анович] Елабужский (два раза) и кандидат прав И. В. Попович (тоже два раза). Елабужский признавал перевод на русский язык весьма необходимым ввиду неясности славянского текста: в течение веков смысл некоторых слов изменился, некоторые слова вызывают у слушателей неподходящие мысли. Если простой народ на это не жалуется, а жалобы слышатся со стороны интеллигенции, — это понятно: последняя относится к делу сознательнее (защита интеллигенции вызвана была случайной репликой еп[ископа] Андроника, что переводить богослужение на русский язык ради интеллигенции, не посещающей храма, нет нужды). Не согласен священник М. С. Елабужский с тем, что в настоящее время нельзя найти лиц с высокой религиозной настроенностью; такие лица найдутся, и они могут внести свою лепту в дело перевода, сообщить ему красоту и поэзию. Если великие русские писатели в своем художественном творчестве обращались иногда к церковнославянскому языку (они знали его), это не значит еще, чтобы сам русский язык был слаб для выражения мыслей и чаяний церковного человека. О. Елабужский указывал, что употребление русского языка в богослужении давало блестящие результаты. Ссылку еп[ископа] Сильвестра на то, что Иисус Христос и апостолы молились на еврейском языке, он считал ничем не доказанной.
Попович убежденно отстаивал необходимость перевода богослужения на русский язык и малорусский, оставляя основным богослужебным языком язык церковнославянский, упростив и исправив его. Закрывать двери для света христианства непонимающим нельзя. Нельзя ради сохранения славянской культуры жертвовать интересами христианства. Игнорировать требования интеллигенции, забывшей Церковь из-за невразумительности славянского богослужения, не следует, ибо, по учению Спасителя, заблуждающиеся более заслуживают отеческого попечения и любви, чем праведники. Совершение богослужения на русском языке может быть разрешаемо по желанию прихожан. Русский язык богат настолько, что перевод на него возможен. Тогда был расцвет славянского языка, а теперь русский язык в расцвете. Необходимость перевода И. В. Попович, между прочим, аргументировал указанием на то, что народные школы по проекту Государственной комиссии по народному образованию теперь будут безрелигиозными; Церковь будет единственной религиозной народной школой. Для более близкого знакомства с богослужением И. В. Попович предлагал распространить среди народа богослужебные книги на русском языке. Против мысли епископа Сильвестра о том, что Спаситель и св. апостолы молились на древнееврейском языке, он выставлял другую истину: для проповеди апостолы получили дар языков и говорили после сошествия на них Св. Духа на разных языках, так что собравшиеся к дому их слышали от них каждый свой язык.
Прения продолжались на втором заседании Подотдела 18 сентября.
За сохранение славянского языка, против перевода на русский язык произнес длинную речь Василий Константинович Лебедев (из Вологодской епархии). Вот общие положения его речи: 1) не следует заменять славянского языка при богослужении русским, 2) богослужебный язык имеет для нас национальное значение, 3) <необходимы> меры для достижения большей вразумительности богослужения на славянском языке.
Первая мысль доказывается следующим рядом аргументов:
а) русский народ привязан к церковнославянскому языку, любит его, сроднился с ним как со священным; переход на русский язык будет опасной церковной революцией: православные уйдут к единоверцам и старообрядцам;
б) церковнославянский язык — счастье для народа, это завеса от всяких оскорблений святыни;
в) он производит особенное эстетически-религиозное впечатление, в нем звуковое богатство и красота неразрывны с содержанием; разница между пением и чтением на славянском и русском языках не в пользу последнего;
г) с переводом на русский язык идеальная ясность не будет доступна: нужно общее развитие и богословское образование;
д) трудно применить церковнославянские мелодии, напевы к новому тексту в русском переводе;
е) церковнославянский язык ближе к греческому, точно передает его обороты: родительный самостоятельный, винительный с неопр<еделенной формой> и пр.
Вторая мысль разъясняется следующими частными:
а) церковнославянский язык благотворно влияет на развитие русского языка, способствуeт сохранению его чистоты и нормального строя;
б) он служит объединяющим звеном всех русских людей обширного отечества на протяжении веков;
в) он содействовал и должен способствовать нашему возрождению, ибо под сенью его всегда жила и спасалась Русь;
г) он объединял и должен объединять всех славян.
В последней части оратор указывает ряд мер для достижения большей вразумительности церковнославянского богослужения, именно: а) широкое знакомство в школах всех типов с церковнославянским языком; б) авторитетное исправление отдельных слов, целых выражений, оборотов и конструкций; в) осмысленное чтение и пение и проникновение чтения молитвенной настроенностью.
Это был единственный оратор на втором заседании, выставивший в защиту церковнославянского богослужения все возможное.
Против него, за переход на русский язык выступали проф[ессор] Б. А. Тураев, прот[оиерей] А. А. Хотовицкий, Н. И. Знамировский и священник М. С. Елабужский.
Взгляд проф[ессора] Б. А. Тураева нам уже известен. Теперь он указал на аналогичные явления в Церкви Греческой и Коптской. В Греции вопрос о переводе богослужения на новогреческий язык возник по почину королевы Ольги Константиновны и вызвал там протест и смуту. В Коптской Церкви, где богослужение доселе совершается на непонятном для народа коптском языке, допущен все-таки в богослужение разговорный арабский язык. Допущение русского языка возможно, потребность для него, при всей любви к церковнославянскому языку, с которым сроднились, очевидна. Факты непонимания бывают поразительны: так, перевод протоиереем А. П. Мальцевым богослужебных книг на немецкий язык оказался прежде всего полезным для русских, впервые понявших красоту православного богослужения. Прежде всего следует разрешить чтение на двух языках, пение псалмов антифонно, далее возможно употребление готовых переводов, сделанных людьми с поэтическим дарованием. Переводы великих песнотворцев — преподобных Иоанна Дамаскина, Феодора Студита, Космы Маюмского и других — должны быть исполнены размером подлинника лицами, близкими по таланту самим творцам. Исправление существующего текста — дело необходимое, трудное, требующее первоклассных сил; работы Синодальной комиссии в этом отношении поучительны. Решение вопроса о переводе и введении богослужения на украинском языке — дело неотложное в силу униатской опасности. Кое-где украинский язык вводится там явочным порядком.
Прот[оиерей] Хотовицкий вопреки В. К. Лебедеву признавал перевод безусловно необходимым; изгонять верующих из Церкви из-за языка преступно. «Даже мы, священники, — признавался он, — встречаемся с такими местами славянского текста, которые совершенно непонятны, и приходится без понимания произносить молитвы и ударять звуками в воздух. Ради красоты формы славянского языка отказать народу русскому в переводе на родной язык нецелесообразно: мы таким образом сбережем золотник, а потеряем пуд».
Свящ[енник] Елабужский направлял свою речь против положений епископа Сильвестра и Лебедева. Богосозданная природа человеческого духа склонна к развитию. Церковь живится духом творчества. Не нужно думать, будто мысли и чувства молящихся могут быть выражаемы только на классических, и в частности, на церковнославянском языке. Это значило бы условному приписывать безусловное значение и временное возводить в вечное. Жизнь говорит противное: наша частная молитва не облекается в славянскую форму. В дневнике о. Иоанна Кронштадтского есть немало вдохновенных молитв на русском языке; на нем же изложены молитвы киевского старца Парфения. Церковная проповедь совершается на русском языке. Отец Елабужский, как и Громогласов, в искусственном разделении речи на славянскую в храме Божием и на русскую в обиходе видит проявление той раздвоенности, что проявляется в народе: набожность с одной стороны, жестокость — с другой. Не надо быть неразумными ревнителями отеческих преданий подобно преследователям переводчиков Макария Глухарева в свое время. Реформа не вызовет протеста, если будет проведена с мудрой осторожностью и настойчивостью, и там, где того пожелают прихожане.
Н. И. Знамировский признавал необходимым взяться за великое дело исправления и перевода богослужебных книг сведущими и готовыми на этот великий святой подвиг людьми. Если Собор по каким-либо причинам не допустит совершения богослужения на русском языке, то желательно и полезно <допустить>, во всяком случае, частное распространение богослужебных книг на русском языке «для ознакомления верующих с содержанием церковных молитв». Насильственного введения не должно быть, а только по желанию. Третье заседание посвящено было чтению известного нам доклада П. П. Кудрявцева. Оно заняло все утро 19 сентября. Обмена мнениями и прений не было.
Четвертое заседание происходило 21 сентября вечером под председательством еп[ископа] Мефодия. В заседании участвовал председатель Отдела высокопреосвященный Евлогий. Собрание было многолюдное, в обсуждении принимало участие до 30 членов Собора.
В начале заседания были воспроизведены протокол Предсоборного Совета, доклад епископа Сильвестра и вновь предложены вниманию собрания доклады епископа Мефодия и прот[оиерея] Петра Ратьковского. Доклада преосвященного Мефодия при протоколе нет, хотя есть замечание, что он «при сем прилагается». Взгляды преосвященного известны из его объемистой брошюры о богослужебном языке. По своим убеждениям он примыкает к епископам Сильвестру и Андронику, только его взгляды выражены резче, определеннее. Вот взгляд его на возможное изменение языка богослужения: 1) Замена богослужебного языка русским будет ничем иным, как профанацией молитвы, омирщением ее. Собор должен санкционировать славянский язык богослужения. Изгнание славянского языка из богослужения будет невознаградимой утратой этого сокровища и должно быть названо святотатством[3]. 2) О достоинстве славянского языка он выражается так: славянский язык — это ценное сокровище, данное промыслом Божиим русскому народу. Он может передать священный текст с точностью до последней йоты и черты, заключающихся в законе, не теряя при этом чистоты и ясности, он совмещает в себе музыкальность древних языков и идейное богатство новых. Указание на недостатки[4] славянского текста преосвященный Мефодий устраняет тем замечанием, что они не влияют «на понимание общего хода мыслей», защищает даже грецизмы и гебраизмы, каких немало оставлено в славянском тексте переводчиками, ибо они слились со славянской речью в такую органическую связь, что сделались как бы родными ей (19-я стр[аница] брошюры). 3) О молитвенном значении славянского текста владыка выражается так: «В звуках славянско-богослужебной речи почила молитвенная благодать, которая сама собой способна во время богослужения возбудить в нас молитвенное настроение… Славянская речь есть священная речь… Каждое слово, каждая точка освящены чтением и слушанием». В этом отношении взгляды его очень близко примыкали к взгляду еп[ископа] Сильвестра. Свою привязанность к славянской речи он высказал в устной речи на заседании, заявив, что отнять славянский язык — это значит отнять часть души… «Для меня лучше смерть, чем лишение славянского богослужения», — сказал он в заключение. Понятен при таком настроении взгляд его, что русский язык не привлечет в Церковь, а оттолкнет от Церкви верующих.
Доклад о. Ратьковского «Богослужебный язык Православной Церкви» (из Туркестана, был читан там на епархиальном съезде) приложен при протоколе. В нем есть новые мысли, доселе ни в докладах, ни в речах не высказанные. В начале доклада отец П. М. Ратьковский отмечает, что вопрос о языке богослужения весьма важен, поскольку молитва имеет значение для нашего спасения и не нова — стара, как стара история нашего языка. Затем докладчик бросает краткий взгляд на происхождение славянской письменности и историю русского языка. Затем переходит к доказательствам необходимости перевода богослужебных книг на русский язык.
1) Психологическая истина, что для усвоения истины, реагирования на нее необходимо понимание. Это относится как к простым восприятиям, так и к высоким истинам. Язык же нашего богослужения почти непонятен простолюдину, малопонятен образованному человеку и не везде понятен даже священнику. Докладчик говорит о себе, что, пока переводишь и осмысливаешь первую фразу стихиры, певцы, а тем более чтецы уже уходят вперед и общего смысла песнопения не улавливаешь. В деревне совсем не понимают богослужения: богомольцы деревенские шепчут что-то свое про себя, а что читают священники и поют певцы, то все пропадает для их сознания. При всем желании их получается только хаос в голове, отсюда рассеянность и скука; мысль уносится за стены храма. Так много раз, и человек старается под каким-либо предлогом уклониться от тяжелого подвига — ходить в церковь.
2) Еще хуже влияет славянский язык на детей. Малые дети с огромным трудом зазубривают послушно со слов отца или матери «Богородицу», «Отче наш, иже еси…» и др. Бессмысленные для них молитвы ничего не дают детскому чувству. В школе самоотверженно, со слов батюшки учат детей непонятным молитвам целый год, с трудом запоминают значение «иже», «яко», «сый» и т. д. Сколько усилий нужно, чтоб поддержать внимание детей в классе при таких работах. Дальше. В гимназии изучение <неразб.> знаменитого катехизиса митрополита Филарета, написанного 100 лет тому назад, напечатанного славянским стилем, — это нечто самое сухое, мрачное, давящее при воспоминании, как кошмар. «Ославяненный Закон Божий, говорит он, сушит и убивает веру и любовь в людях, и от мертвящей славянщины человеку не отвязаться от рождения до смерти».
3) В защиту славянского языка нельзя даже сослаться на каноны.
4) В то время, как все инородцы имеют богослужение на родном языке, мы, русские, должны молиться Богу живому на языке мертвых. Будучи непонятным, богослужение потеряло для нас свое значение, не увлекает нас своим содержанием. Отсюда по необходимости введено в богослужение партесное пение с девизом: «Хватай», «валяй», увлечение голосистыми диаконами (типы Лескова, Потапенко и др.).
5) Кое-где теперь общее пение заменяет одинокое пение псаломщиков и партесное пение церковных хоров и увлекает богомольцев; еще больший подъем религиозного настроения получится, когда раздастся пение на родном языке. Есть тому примеры: успех у сектантов общего пения русских песен, пример прихожан одного села Самарской епархии[5], малороссов в Ташкенте.
6) Трудности в применении мелодий к русскому тексту будут; работа предстоит большая и сложная, но для знатоков дела исполнимая.
7) Преимущественные достоинства славянской речи сравнительно с русским сомнительны, спорны. Вовсе не благозвучны слова «Пес возвращься на свою блевотину» (2 Петр. 2, 22), «Изблева морский зверь» (<2-й> кан[он] Рож[дества] Хр[истова], <песнь 6, ирмос>), «Ироду блядня» (3-й конд[ак Акафиста] Божией Матери) и т. п.
8) Ограничиться объяснениями невозможно. О. П. М. Ратьковский вычислил, что если объяснять в праздничные дни народу богослужение по книжке Дьяченко «Беседы о богослужении Православной Церкви» по 15 стр[аниц] за праздничным богослужением, то нужно употребить на эту работу 6 лет. Времени для уяснения высоких истин веры и жизни у пастыря не будет.
9) В конце доклада о. Ратьковского есть ответ на возражение об изменчивости живого языка и разнообразие говоров: «Богослужение будет изложено на чистом современном литературном языке, понятном везде и всюду в России».
В заключение докладчик выражает надежду, что богослужение на родном языке вызовет подъем религиозного чувства, усилит пламень молитвы и укрепит веру.
По ознакомлении с докладами высокопреосвященный Евлогий, выражая свое преклонение пред славянским языком как языком художников молитвы, освященного веками, все-таки напоминал о темной действительности: народ не понимает богослужения. Как сделать, чтобы священные слова вливались в душу народную в полноте своей? 90% богомольцев не в состоянии ответить, что воспевается в стихирах. «Прошу подумать, — говорит он, — об этом темном народе». На решение он ставил вопрос: допустимо ли применение русского языка в богослужении, замена им или другим каким-либо языком славянского языка?
За сохранение славянского языка, против допустимости в богослужение родного языка из многих ораторов выступали кое-кто старые. Так, В. К. Лебедев вновь выступал со своими тезисами, уже известными нам.
Преосвященный Сильвестр свой взгляд подтверждал примером греческой Церкви (проф[ессор] Тураев раньше говорил об этом).
Н. Ф. Миклашевский в доказательство своей мысли, что достаточно для желательной ясности ограничиться перестановкой слов, заменой некоторых выражений, сослался на постановление Новгородского епархиального съезда, допустившего будто только частичное изменение.
Священник И. Ф. Щукин поправил Миклашевского, прочитал подлинное постановление съезда: «В целях большего влияния церковного богослужения на душу верующих, в целях противодействия сектантским богослужебным собраниям необходимо, чтобы в Православной Русской Церкви все совершалось на понятном языке. Таким языком должен быть признан наш родной русский язык». Н. Ф. Миклашевский имел в виду только конец постановления, что в случае невозможности перевода на русский язык следует приступить к немедленному исправлению славян[ского] текста.
Крестьянин Ф. Г. Зибарев стал в защиту славянского языка на особую точку зрения, так сказать, эсхатологическую: «В народе говорят, что придет антихрист, что знамением пришествия его будет то, что станут отнимать старые книги и дадут новые. Книги мы отнимем и оставим народ без молитв. Реформа несвоевременна».
Шергин говорит, что народ идет к сектантам потому, что пастыри не проповедуют Слова Божия, а не потому, что богослужение непонятно.
Свящ[енник] Пономарев вопрос о недоступности для понимания слушателей славянского языка связывал с исполнением. Нужно читать с чувством, с толком, с расстановкой, вспоминал чтение 1-го часа драматической артисткой, открывшей пред слушателями поэзию псалмов. Желающих переделать богослужение сравнивал с прислугой, которой не нравится расстановка хозяйкой мебели в квартирах. Не может же каждый распоряжаться по своему вкусу в таком важном деле. Славянский язык он считал родным потому, что он был родным его дедам и прадедам. В Предсоборном Совете один оратор различал эстетов и народников. Как бы таким народникам не дать народу вместо хлеба камень, вместо рыбы — змею. Народ потеряет язык, потеряет и лицо. В Украине были случаи запрещения читать Евангелие на украинском языке — это голос народа. Во Владивостоке три течения: а) оставить славянский язык, б) упростить, в) перевести на русский язык. Главное: исполнители. Закончил он сравнением: «Я не понимаю высшей математики, но не смею требовать ее упразднения. Так и здесь: не понимаешь — поучись».
По поводу употребления украинского языка за богослужением передавали личные впечатления К. И. Самбурский и Пилипчук. Самбурский ознакомил собрание с постановлениями Черниговского съезда, единогласно высказавшегося за церковнославянский язык, и рассказал, как народ плакал от огорчения, когда слышал чтение Евангелия на украинском языке. Исправления признавал нужными.
Пилипчук, наоборот, свидетельствовал, что народ рад был слышать проповедь на малорусском языке. Так же рад будет народ и богослужению на русском языке.
Профессор В. Д. Прилуцкий убеждал собрание, что приближение славян[ского] богослужения к пониманию народа может быть достигнуто через одно упрощение синтаксиса. Это уже и делается Комиссией при Синоде. Собор должен одобрить работу, дать указания[6]; говорить же об этом деле, как о чем-то новом, не следует. Он сомневается, чтобы переводом была достигнута ясность, потому что поэтические произведения вообще затруднительны для понимания. Совершенно понятный перевод будет переложением, описанием. Поэзия будет убита: вместо чỳдных оборотов дана будет скучная проза.
Генерал Л. К. Артамонов горячо выступил в защиту славянского текста. Сначала он привел пример Абиссинской Церкви (древнее наречие гез, новое — амара). Там не возникает и спора о замене священного языка гез посредством народного амара. Мы оцеживаем комара, когда говорим о непонятности богослужения и слушаем ораторов, говорящих вовсе не на русском языке (приводил примеры такой речи, набора иностранных слов). Бунт против славянского языка поднимают полуинтеллигенты, говорил он, не заглядывающие в церковь. Мы должны творить дело Божие для верных детей Православной Церкви, а не привлекать за шиворот нежелающих. Бойтесь заключить слово Божие в глиняный горшок. Я понимаю плач старух, когда они услышали святые слова на обычном языке. Нужна в этом деле осторожность. Возможны только пояснительные примечания под строкой или в скобках.
Представители Японской миссии свидетельствовали, что апостол Японии архиепископ Николай перевел Священное Писание и богослужебные книги на старояпонский язык, а не на новый.
В. К. Недельский настаивал на большой осторожности в решении вопроса. В современных людях он не видит подлинного религиозного вдохновения (сектантская литература — сплошное убожество). Рекомендовал постепенность в исправлении текста, замену темных мест, устранение греческих оборотов, общее пение и объяснение богослужения пастырями, клириками и лучшими из мирян.
А. В. Новосельский остановил внимание собрания на главной трудности в переводе, отмеченной в докладе П. П. Кудрявцева и не раз подчеркнутой другими, — на высокой поэзии богослужебных песнопений. «Чтобы переводить поэта, нужно самому быть поэтом», — говорит П. П. Кудрявцев. Да, в греческом подлиннике была поэзия, там были и тоника, и ритм. А у нас в славянском переводе никакой поэзии не чувствуется. Епифаний Славинецкий и его помощники не были поэтами; их нельзя даже сравнивать с талантливыми мастерами, а разве только с копиистами-ремесленниками: они переводили подряд, слово в слово, форма в форму, создавая формы и обороты, не свойственные славянскому языку (примеров множество). Известный подвижник епископ Феофан Вышенский признавал перевод богослужебных книг делом неотложно необходимым, «если мы не хотим, — говорил он, — быть причиной вреда, который отсюда происходит» (уход в штунду). В проведении реформы оратор признавал нужным постепенность: сначала наиболее употребительных книг — Часослова, Октоиха и т. д.
Прот[оиерей] И. А. Ильин напомнил защитникам славянского богослужения Первое Посл[ание] к Коринф[янам], 14-ю гл[аву], и процитировал оттуда стихи, требующие понимания пророчеств и назиданий. Славянский язык он считал понятным только ученым, священникам и епископам, псаломщики уже не понимают его. Через 10 лет народ уйдет к сектантам — в наших храмах он не назидается; иное у сектантов, где для него поют и читают понятно. Ссылку преосвященного Сильвестра на то, что наши угодники молились на славянском языке, о. Ильин ослабляет вопросом: разве тогда русский язык был? Если бы св. Кирилл и Мефодий жили теперь, то, конечно, для русских они перевели бы не на славянский язык, а на русский. План реформы должен выработать Собор.
Священник М. Ф. Марин доказывал необходимость реформы с соблюдением постепенности, тогда не будет соблазна. Книги всегда исправляли и теперь исправляются, а все-таки он, человек с высшим образованием, не улавливает смысла славянских песнопений. Если простецы плачут, то от умиления формой: молитва для них своего рода заклинание. Он напомнил слова святых Кирилла и Мефодия: «Проповедовать на чужом языке — писать на песке».
Когда Н. И. Знамировский, признавая принципиально возможность перевода богослужения на русский язык и введения его там, где народ пожелает и где того потребуют обстоятельства, рекомендовал между другими ранее указанными им мерами приготовление к богослужению на дому, о. Марин вновь выступил и заметил, что эта мера неисполнима: нет возможности иметь богослужебные книги на дому. Относительно желаний народа Марин невысокого мнения: мало ли чего народ не желает по невежеству? Он закрывает больницы, школы и другие культурные учреждения. Остановился своим вниманием Марин на утверждении о. Пономарева, что понятность зависит от чтеца: как бы ни был хорош чтец, непонятного <он> не может сделать понятным. Нужно расшифровать славянский текст, сделать безупречный перевод на родной язык, умело провести реформу, и народ будет благодарить за реформу.
Священник М. С. Елабужский отметил в своей речи сравнение членов Собора с прислугой, забирающейся в хоромы и там хозяйничающей, и выразил смущение заявлением епископа (Мефодия), что мы убиваем его душу; уж очень много придается значения внешности. Следует спросить: не убиваем ли мы души темных людей, не толкаем ли их в штунду и индифферентизм непонятным богослужением? Мнение епископа Феофана уже было приведено. Требования П. П. Кудрявцева слишком строги. Тот же епископ Феофан об известных ему переводах отзывается как «о благоговейных и понятных», своим авторитетным отзывом он одобрил эти переводы. Правильное указание на то, что наши русские переводчики XVII века вовсе не были поэтами, М. С. Елабужский усилил, прибавив, что и сами составители часто не бывали поэтами (примеры из службы святому Иоанну Предтече). В заключение он просил снисхождения не только к малым сим, но и к духовенству, которое часто само не понимает <богослужебные тексты>. И. В. Фигуровский предлагал ввести богослужение на русском языке сначала в домовых церквах (совершать же в семинариях на греческом и славянском языке). Этот опыт обнаружит настроения народа и укажет, как надо действовать.
Развивая далее эту мысль, свящ[енник] Брянцев предлагал Собору устроить пробное богослужение в семинарском храме. Перевод он считал несомненно необходимым.
Свящ[енник] Сабинин ставил вопрос в указанной высокопреосвященным Евлогием форме: допустимо ли постепенное введение русского языка в богослужение? Никто не говорит о немедленном и всеобщем переходе на русский язык. Надо приблизить богослужение к пониманию народа. Один оратор (Самбурский) говорил, что народ не желает, а я от имени народа скажу совершенно обратное: «народ желает», и бояться, что богослужение в русском тексте потеряет красоту, не следует: самая высокая поэзия — самая высокая простота, она не нуждается в прикрасах.
Прот[оиерей] Туркевич относительно малороссов заметил, что не все приходы стоят за сохранение славянского богослужения.
Прот[оиерей] Т. П. Теодорович, чувствуя в словах защитников славянского богослужения большую любовь к языку, видел в речах их любование старинной вещью, как это бывает с археологами. Богослужением же нужно не любоваться, а пользоваться, наблюдая духовные потребности верующих. Надобно богослужение приблизить к народному пониманию. Жизнь берет свое: богослужебный язык постепенно приближается к русскому языку. Надобно содействовать естественному ходу вещей. Не уважая своего языка, мы не уважаем себя. Придавать особое значение заявлениям народа о нежелании слушать богослужение на родном языке не следует. Недалеко то время, когда он поймет правду. Не нужно опаздывать, как всегда с нами бывает. Если малороссы отказываются от своего языка, то потому, что им привили убеждение, будто их язык холопский, рабский. В заключение речи он указал на пример мариавитов в Католической Церкви, славных тем, что они ввели польский, национальный язык в богослужение.
А. Ф. Гораин высказался за введение русского богослужения там, где к тому побуждают обстоятельства.
Свящ[енник] Мельницкий С. А. в подтверждение взгляда Теодоровича на украинский язык сообщил, что на Подольском съезде сначала не хотели слышать о малороссийском языке, но когда разъяснили, произнесли хорошие речи, прочитали молитвы, Евангелие, настроение переменилось и послышалось: «За сердце хапает». Было постановлено, чтобы Евангелие читалось и проповеди говорились на украинском языке. Надо народ подготовить к реформе. Употребление колядок на Юго-Западе имело самое благотворное влияние на православных, <они> поются даже в церкви.
М. Н. Котельников познакомил собрание с постановлением Уфимского съезда в целях борьбы с сектантством об упрощении языка богослужебных книг и о допущении среди инородцев родных языков. Кроме того, Котельников отпарировал нападки генерала Артамонова на маловерующую интеллигенцию, бунтующую против славянского языка («Присутствующие здесь, — говорит он, — никак не могут причислить себя к указанной категории»), и на русский язык: язык Пушкина, Тургенева не может быть сравниваем с глиняным горшком.
Л. К. Артамонов ответил по личному вопросу, что он имел в виду обыденный, базарный язык и порчу русского языка иностранными словами.
По окончании прений выработаны были, поставлены на голосование и приняты значительным большинством следующие тезисы:
1) Славянский язык в богослужении есть великое священное достояние нашей родной церковной старины и потому он должен сохраняться и поддерживаться как основной язык нашего богослужения.
2) В целях приближения нашего церковного богослужения к пониманию простого народа признаются принципиально права русского и украинского языков для богослужебного употребления.
3) Немедленная и повсеместная замена церковнославянского языка в богослужении русским или украинским неосуществима и нежелательна.
4) Частичное применение русского и украинского языков в богослужении (чтение Слова Божия, отдельные песнопения и молитвы, замена отдельных слов и речений и т. п.) для достижения более вразумительного понимания богослужения при одобрении сего церковною властью допустимы и при известных условиях желательны.
5) Заявление какого-либо прихода о желании слушать богослужение на русском или украинском языке в меру возможности подлежит удовлетворению при одобрении перевода церковною властью.
6) Святое Евангелие в таких случаях читается на двух языках: славянском и русском (или украинском).
7) Необходимо при высшем церковном управлении иметь особую комиссию как для упрощения и исправления церковнославянского текста богослужебных книг, так и для перевода богослужения на русский (или украинский) языки.
8) Желательно издание богослужебных книг на двух параллельных языках — славянском и русском (или украинском), а также издание отдельных книжек с параллельными текстами, заключающими в себе церковно-богослужебные молитвословия.
9) Желательно широкое ознакомление с церковнославянским языком богослужения как через изучение в школах, так и путем разучивания церковных песнопений с прихожанами для общецерковного пения.
В конце заседания предложены были на голосование мнения проф[ессора] В. Д. Прилуцкого, чтоб комиссии при Священном Синоде в своих исправлениях более сообразовались с духом и поэзией, чем с формой; Н. И. Знамировского — о разрешении во внебогослужебное время петь духовные гимны; прот[оиерея] Н. В. Брянцева — о пробном богослужении на русском языке в церкви Московской духовной семинарии. Предложения не были подвергнуты голосованию за поздним временем.
Последнее, пятое заседание было 26 сентября под председательством преосвященного Мефодия. Предложение о. В. Д. Прилуцкого и отца Н. В. Брянцева отклонены. Тезис Н. И. Знамировского принять в такой редакции:
10) Употребление церковно-народных гимнов на русском языке на внеслужебных собеседованиях по одобренным церковною властью сборникам признается полезным.
Принято еще предложение преосвященного Мефодия:
11) Издать русский перевод Библии с текста LXX толковников. Перевод должен быть снабжен указанием разночтений темных и переносных мест по русской Библии с еврейского языка.
После голосования тезисов В. К. Недельский выразил опасение, что разрешение совершать богослужение на русском и малороссийском языках поведет за собой разрешение совершать богослужение на различных наречиях, на местных говорах, которых у нас такое множество, и это, естественно, раздробит единство Русской Церкви.
Архиепископ Евлогий, возражая В. К. Недельскому, указал на то, что одной из побудительных причин к введению в богослужение русского и украинского языков является страшная опасность массового совращения православного населения Украины в унию, где уже совершается богослужение на местном языке. В 1905 году разрешением к употреблению церковно-народных гимнов в крестных ходах почва из-под ног у католической пропаганды была вырвана и немалое количество верующих было сохранено в лоне Православной Церкви.
Выступал в конце заседания с призывом оставить славянский язык в богослужении архиепископ Ставропольский Агафодор: народ будет против, что он твердо знает, как прослуживший 20 лет приходским священником.
В заключение докладчиком Подотдела был избран профессор П. П. Кудрявцев и содокладчиком М. Н. Котельников, секретарь Подотдела. Председатель Подотдела епископ Мефодий заявил, что он войдет со своим особым докладом в Отделе.
—————
Вот все существенное, что я мог извлечь из работ, предшествовавших Собору, и занятий Подотдела по занимающему нас вопросу. Прошу прощения, что, может быть, утомил внимание почтенного собрания. Желательно было изобразить всестороннее освещение и обсуждение вопроса так, как это было на самом деле, с напоминанием даже мелочей: последние часто служат показателями не только той горячности, с какой относились к решению, очевидно, больного для многих вопроса, но и свидетелями слабости или прочности защищаемых позиций. В изложении я всячески старался быть объективным, прибегая в передаче мнений почти везде к подлинным выражениям докладчиков и ораторов. Отделу, таким образом, представляется полная возможность обсудить, насколько вытекают тезисы из данных докладов и прений, дополнить <то>, что, быть может, упущено в течение долгих прений Подотделом из внимания; принять или не принять выработанные положения; видоизменить их редакцию, если она не совсем удовлетворительна, и представить тезисы в той или другой форме на санкцию всего Освященного Собора. Чем скорее, тем лучше. Промедления довольно: ведь дело забылось и лежит без движения с 26 сентября.
Член Собора Андрей Новосельский
ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 283. Л. 545–562. Машинопись.
Подлинник. Подписи — автографы. Пометы в тексте.
[1] В протоколе Подотдела отмечено, что доклад П. П. Кудрявцева прилагается, а его в протоколах нет: не приложен. — Прим. ист.
[2] Мимоходом сделано замечание, что сам народ мало жалуется на непонятность богослужебного языка. Об этом больше говорят интеллигенты. — Прим. ист.
[3] Замечание: мысли выражаю словами преосвященного почти буквально; очень жалею, что не имею его брошюры под руками. — Прим. ист.
[4] Непонятность он объяснял содержанием, а не способом выражения (устная речь). — Прим. ист.
[5] Оратор рассказал, что епископ Самарский был в этом селе, слушал в церкви русский язык за богослужением и не запретил. — Прим. ист.
[6] Прилуцкий приводил примеры неудачных исправлений. После его доклада об исправлении Триоди в Киеве говорили: «Нужно скорее кончить старую». — Прим. ист.